Насколько интересней стало бы жить, если бы арсенал возможностей человеческого тела обогатился способностями, доселе ему не присущими. Хотелось бы мне иметь свойство хамелеона сливаться с окружающей средой. Пожелав уйти от повседневности, небольшим усилием воли преображаешься, и тебя почти не видно.

А если б способность эта была доведена до крайности, чтобы не только телесно, но и по сути уметь становиться чем-то эфирным, едва уловимым...

Чуть свет уйдёт за горизонт, распавшись на атомы, став легче ветра, невесомым облаком умчаться к тебе. Окутать невидимым флёром, проникнуть волной тёплой нежности, сравнявшись с твоим дыханьем. Ты, ощутив лишь странное волнение, тихо улыбнёшься во сне. Затем раствориться, оставив лёгкий хмель. Счастье.

Хотелось бы мне иметь небольшой домик. Где-нибудь не совсем в глухомани, но поодаль от населённого пункта. Хотя нет, пусть он будет среди других домов, но окружён таким садом, чтоб сквозь него ничего не было видно. Сад должен быть заросшим и диким, почти как лес. Мне не интересны прилизанные благоустроенные сады с ровными клумбами и стрижеными кустами. Или пусть он будет ухожен, но по природному естественен, чтобы влияние человека не было заметно. Мне нравятся засыпанные листьями неподметённые тропинки, покрытые зелёным мхом камни, даже небольшое болотце с камышами и лилиями не помешает.

Чистый бесхитростный взгляд, мягкие ладошки. Ребёнок доверяет взрослому, только потому, что тот взрослый.  Душа, по сути, светла и безгрешна, лишь попадая в тело забывает о своей истинной природе, мутнеет. Иногда кажется, дети ещё помнят своё доземное, дотелесное существование, настолько простодушны и беззащитны. Что происходит потом? Почему вырастая, до того грубеем сердцем, что начинаем сомневаться в своей духовной природе, потеряв веру в которую, лишаемся способности любить, сострадать? Сострадание — слабость, крылья — атавизм. Не выгодно нынче. По-моему, ребёнок живёт душой, потому и любит искренне. Затем в дело включается разум, а он такой, ему бы всё анализировать, достаточно циничный товарищ. С годами привыкаем отождествлять себя с телом, лишь изредка вспоминая, что вроде бы где-то внутри душа завалялась.

Кто я без тела? Есть ли у меня крылья? Знать бы, что они ещё есть, пусть калечные, битые, но есть.

Вокруг задуют ветры и заметёт метель. К ночи я их успокою. Морозный узор на стёклах замерцает в сиянии месяца. Колючие бриллианты звёзд рассыплются по тёмно-синему небу. Я протопчу тропинку до крыльца. В моём доме тепло и спокойно. В очаге бьётся пламя. У меня всегда хватит тепла для тебя. Я обогрею, пожалею и успокою. Ты только приходи.

   В мутных водах одиночества вновь накроет холодными волнами грусти и безысходности. Окунусь в мою неправду. В мой придуманный мир, где ты любишь, где всегда вместе. И так горько станет, что кричать бы.

Спасибо большое за  это. Неожиданно и трогательно. Мне никогда такого не говорили, спасибо. Всё же, думаю, ты меня немного идеализируешь (совсем чуть-чуть), всё равно очень приятно.

За окном дождливый вечер, безлюдная улица, холодный дождь стучит по карнизам. Ветер нагнал серых туч, сдул с деревьев последние листья, и заскучал. Поскрипел качелью на пустой детской площадке. Догнал запоздалого прохожего, скинул с него кепку. С досадой швырнул в окно засохшими листьями, поднятыми с земли. И успокоился. Ночью обещают снег.

Гламурные иконы стиля, светские львы, солидные персоны, трущиеся в околополитических кругах. Их притягательность и сила в том лишь и состоит, что они принуждают окружающих почувствовать перед ними свою второсортность и слабость. Многие так вообще ощущают себя абсолютными ничтожествами, когда с подобострастием смотрят на них. Они в самых рейтинговых телепрограммах, о них пишет жёлтая пресса, облизывая все подробности их существования, будто в этом какая-то первостепенная важность. Шелка, бриллианты и золото, вычурность нарядов и церемоний. Всё это для толпы. В действительности же они понимают, что в них нет ничего, что отличало бы их от других людей.

   Ветер в голове гоняет старую газету и стучит ставнями. По вискам. Хожу, пинаю несколько полумыслей...

   По сути, человек — душа в телесной оболочке, то есть смесь духовного и материального. Материя, как известно, бренна, а значит нам не избежать сей участи — быть несовершенными. Можно понять духовных учителей, ратующих за идеальность, но, мне кажется, человек не то существо, которое способно когда-либо стать таковым. К сожалению.