А ведь ничего нет. Пустота. Человек приходит в эту жизнь без всего, понятно, что и уйти он должен таким. Но если и в течение жизни ничего, это уже странно. Душой зацепиться не за что. Я не чувствую «багажа» внутри, как пустышка, ни о чём. Иногда мне кажется, что я призрак. И возникает вопрос: «А другие люди меня видят? Они меня ощущают вообще хоть как-то? Или мне это всё снится.» Ощущение «ненастоящности». Кругом декорации и актёры в масках.

Ночь. И комната в полумраке. Вода сплошным потоком по стеклу. Открыв окно, впускаю шёпот. Протягиваю руки в дождь. Холодные струи упруго бьются о кожу, и будто пронзают плоть, медленно вливаясь в вены.

С дождём в крови легко и невесомо в туманах растворясь, приду в твой сон незванно. В твой тихий сон, закутавшись лишь в тучи, и звёзды светлячками в волосах. Тебе приснится ночь, раскрытое окно, и ливень шёпотом расскажет обо мне.

Её одежды — кринолин и ветер, маленький дамский цилиндр слегка на бочок. И жёлто-карий взгляд сквозь тёмную вуаль.  Она прошла сегодня мимо с тихим шорохом платья. Остановилось движение  улиц, замер воздух и стихли все звуки. Мир окрасился в жёлтый и красный. И даже серое небо слегка улыбнулось ей вслед.

Небо из чёрного становится серым. Белёсые лучи рассвета несмело проникают сквозь густые ветви деревьев. Сырой туман, медленно клубясь, стелется по земле. Неслышно ступаю по почерневшим прошлогодним листьям. Пары тумана от каждого шага испуганно разлетаются в разные стороны, тут же возвращаясь, мягко окутывают ноги. Ни звука, ни движения кругом, всё замерло.

Из пелены медленно проявляется фасад старинного здания. Омытая дождями каменная кладка заросла плющом. Массивные ступени потрескались и покрылись зелёным мхом. Тонкой работы резная дверь перекошена, еле держится на одной петле. Внутри полумрак, тусклый свет, едва пробиваясь сквозь узкое оконце где-то наверху, слабо освещает небольшую статую, покрытую полупрозрачной тканью под слоем пыли. От лёгкого касания покрывало спадает. Мерцающие пылинки медленно кружатся в луче света, оседая золотыми искрами на белый мрамор. Несравненной красоты лицо в паутинке трещин, густые кудри волос, тонкие пальцы. Уставший ангел с треснувшим крылом. Далёкое пение коснулось слуха, овладело сознанием и понесло, закружило. Искры заводят немыслимый хоровод, сполохами пролетая перед глазами. Всё вертится, как в огромном калейдоскопе. Зажмуриваюсь.

Круженье стихло. Открываю глаза от вспышек яркого солнца сквозь трепет листвы за окном. Рядом на диване ноутбук с открытой страницей  «Айни-Майпедж»  и включённым медиа плеером. Прекрасный Демис Руссос изумительно выводит:

«We Shall Dance...

We Shall Dance...»

Может, и есть люди, устами которых поют ангелы. Чуть осипнув, надтреснуто и проникновенно. Словно уставший ангел с треснувшим крылом.

Того редкого оттенка, когда предзакатное солнце, ещё не став огненно-красным, бросает на землю жёлто-оранжевый взгляд. В этом свете каждый немного красивей, будто светится изнутри. Он всегда такой. Открытое лицо с широкими скулами. Притягательная улыбка. Взгляд спокойный, игривый, иногда колючий, но добрый. Он как большое тёплое солнце, красивый и сильный. Он золотистого цвета.

Умирать было страшно. Не из скорби по собственному телесному существованию. Смерть страшна как процесс. Умирать всегда страшно. И наверняка больно. Даже если уходящий выглядит спокойным и вроде бы не испытывает мучений. «Ушёл тихо, говорят,- будто уснул». Так мнится тем, кто находится рядом, но как знать, что ощущает сам человек? Возможно, в какой-то момент тело перестаёт чувствовать, и все мы уходим легко. А быть может смерти, как бы она ни выглядела со стороны, всегда сопутствуют невыносимые ужас и боль.

Навалилась тишина. Глухая. Оглушающая. И тьма. Беспросветная. Холодная. Тут же появляется этот запах. Невыносимый. Отвратительный. Невыразимое желание вырваться, избавиться, искупить. Неожиданно тихий звон, то ли колокольчик, то ли лязг цепей. Какое-то движение  в темноте, холод пронзил. Это они. Пришли терзать. Рвут мёртвую плоть, пытаются достать меня из неё. Силюсь удержаться за то, что так долго было родным. Сопротивляться невозможно. Наверное, я кричу.

Беспамятство. Тишина. Пространство вокруг сгущается, становится плотным, тяжёлым. Сковывает, не даёт двигаться, сдавливает всё сильней. Тепло и тесно.

В этом теле я задолго до его рождения. Я свидетель его появления на свет, роста, взросления. Знаю всё о его болезнях, страхах, мечтах. Я с ним в период увядания, и ещё буду с ним, когда оно умрёт. И даже чуть после. В тишине. Во тьме. Будет страшно. И наверняка больно.

В моём доме темно, пусто и холодно. Тусклый серый свет сквозь чёрный тюль ресниц. Меж оконных рам засохшие бабочки, как умершие мечты. Зеркало за ночь покрылось сеткой трещин. Вдоль стен медленно скользят чёрные тени. 

А в моём саду тьма непроглядная, лишь кроваво-алые розы греховных желаний светятся во мраке. По земле стелется, клубится туман, льнёт к ногам, словно серая кошка. Тяжело дышать, в голове звон, переходящий в лязг. Уснуть бы. 

Ночь. Лёжа в тёмной комнате, глядя в бездонно-чёрный потолок, слушаю мерный ход часов. Тик-так, тик-так… Терпеть не могу тиканье часов ночью, мешает уснуть. Мне нужна полная тишина. Тиш-ш-шь… Тик-так… Глаза открыты, полусонное сознание, следуя за звуком, сливается с ним, он становится неторопливым, тягуче-медленным. Тик-та-ак, тик-та-ак, тик. Продолжения не последовало.

Насколько интересней стало бы жить, если бы арсенал возможностей человеческого тела обогатился способностями, доселе ему не присущими. Хотелось бы мне иметь свойство хамелеона сливаться с окружающей средой. Пожелав уйти от повседневности, небольшим усилием воли преображаешься, и тебя почти не видно.

А если б способность эта была доведена до крайности, чтобы не только телесно, но и по сути уметь становиться чем-то эфирным, едва уловимым...

Чуть свет уйдёт за горизонт, распавшись на атомы, став легче ветра, невесомым облаком умчаться к тебе. Окутать невидимым флёром, проникнуть волной тёплой нежности, сравнявшись с твоим дыханьем. Ты, ощутив лишь странное волнение, тихо улыбнёшься во сне. Затем раствориться, оставив лёгкий хмель. Счастье.

Чистый бесхитростный взгляд, мягкие ладошки. Ребёнок доверяет взрослому, только потому, что тот взрослый.  Душа, по сути, светла и безгрешна, лишь попадая в тело забывает о своей истинной природе, мутнеет. Иногда кажется, дети ещё помнят своё доземное, дотелесное существование, настолько простодушны и беззащитны. Что происходит потом? Почему вырастая, до того грубеем сердцем, что начинаем сомневаться в своей духовной природе, потеряв веру в которую, лишаемся способности любить, сострадать? Сострадание — слабость, крылья — атавизм. Не выгодно нынче. По-моему, ребёнок живёт душой, потому и любит искренне. Затем в дело включается разум, а он такой, ему бы всё анализировать, достаточно циничный товарищ. С годами привыкаем отождествлять себя с телом, лишь изредка вспоминая, что вроде бы где-то внутри душа завалялась.

Кто я без тела? Есть ли у меня крылья? Знать бы, что они ещё есть, пусть калечные, битые, но есть.